Под покровом ночи [litres] - Элизабет Гаскелл

Ральфа, который слишком строго и пристально наблюдал за ним. Нет, для брака Элеонора недостаточно окрепла, а если и окрепла, обещанных денег уже не получит. И вообще, когда посторонний целыми днями слоняется по дому и саду, то и дело забредая в цветник, всюду сует свой нос и вроде как имеет право задавать самые неожиданные вопросы, это никуда не годится! Только Элеонора дорожила присутствием Ральфа – цеплялась за него так, словно в душе у нее поселилось предчувствие беды, которая может грянуть прежде, чем они свидятся вновь. Едва он покинул их дом, она побежала к окну в гостевой спальне, чтобы сверху бросить прощальный взгляд на экипаж, уносящий его в город. Она поцеловала кусочек стекла, в котором напоследок мелькнул его силуэт и рука, помахавшая ей из окна экипажа, потом медленно сошла вниз – забрать на память мелочи, хранившие его последние прикосновения (очиненное им перо, цветок, который он теребил в руке), и спрятать их в маленьком бюваре, где она с самого детства держала свои сокровища.

Мисс Монро хватило мудрости предложить Элеоноре безотлагательно заняться переводом трудного отрывка из Данте, чтобы поскорее отвлечь ее от грустных мыслей. Девушка покорно, хотя и без охоты, села выполнять задание гувернантки и через некоторое время поневоле приободрилась.

Родные Ральфа скоро смекнули, что в Форд-Бэнке не все прошло гладко. Давно изучив его вдоль и поперек, они интуитивно почуяли неладное. Но ни уловки его многоопытной матери, ни ласковые уговоры любимой сестры не помогли вытянуть из него хотя бы слово или намек; и когда однажды сквайр, его отец, наслушавшись мнений женской половины семьи и оставшись с ним после ужина тет-а-тет, в своей прямой, грубоватой манере выразил надежду, что Ральф наконец передумал лезть в петлю к проклятому атторнею из Хэмли, сын потребовал от отца объяснить ему смысл этого иносказания, которое сам он якобы не способен расшифровать. Когда же ошарашенный сквайр высказался без обиняков – дескать, он очень надеется, что сын хочет разорвать помолвку с мисс Уилкинс, – Ральф холодно поинтересовался, понимает ли отец, что в таком случае его сын потеряет всякое право называться человеком чести и ему, возможно, придется по закону отвечать за свое нарушенное обещание.

Тем не менее сам он уже не исключал такого исхода.

Через несколько дней семейство Корбет в полном составе выехало на свадьбу в замок Стокли. На равных общаясь с магнатами небезызвестного графства – клиентами отца Элеоноры, он обратил внимание на то, что между собой они называют его просто «Уилкинс», как какого-нибудь камердинера – «Симмонс». В обществе тех, кто не снисходит до молвы и никогда не слыхал о его помолвке, он узнал мнение света о своем будущем тесте: большинство относилось к нему свысока, но не без доли личной симпатии. «Бедняга Уилкинс слишком широко жил для человека его ранга. Незачем было сорить деньгами и вести себя так, словно ни от кого не зависишь». Все осуждали его образ жизни и сходились на том, что, хотя он достоин сожаления, отчасти сам же и виноват в потерях, которые понес по милости своего вороватого помощника. Если недосуг самому вести дела – потом не удивляйся!

Свадьба, как все пышные великосветские свадьбы, прошла как по маслу, в строгом соответствии с утвержденным ритуалом. Среди приглашенных оказался член кабинета министров, который не только почтил торжество своим присутствием, но и, будучи дальним родственником Брабантов, задержался еще на несколько дней. В эти дни он сблизился с Ральфом Корбетом – их предпочтения во многом совпадали. Ральф живо интересовался тем, как на практике решаются политические вопросы, каково текущее положение партий и как достигается межпартийный баланс; к тому же он верно судил о качествах, необходимых политику, – именно эти качества министр ставил себе в заслугу. Но и Ральфу от этого знакомства кое-что перепало: министр давно присматривался к подающим надежды молодым людям – способным ораторам или публицистам, которые могли бы донести до публики воззрения его партии. Обнаружив у Ральфа массу полезных талантов, министр решил непременно вовлечь его в свой политический круг. При расставании оба понимали, что будут часто видеться в Лондоне.

Каникулы Ральфа близились к концу, но он обещал Элеоноре провести с ней несколько дней, прежде чем с головой уйдет в работу в своей адвокатской палате; да ему и удобнее было прямо из герцогского замка, без заезда домой, отправиться в Форд-Бэнк. Выехал он после завтрака – роскошного, изысканного завтрака, который подавали домашние слуги, до того вышколенные, что их безукоризненно четкие, слаженные действия напоминали работу машин. В Форд-Бэнк он прибыл сравнительно рано – слуга еще не управился с утренней уборкой и вышел открыть застекленную дверь в перепачканном полосатом рабочем жакете, придерживая рукой подвернутые кверху полы рабочего фартука. Элеонора недостаточно окрепла, чтобы с утра пораньше сбегать в сад за свежими цветами для украшения дома, а те, что остались со вчерашнего дня, имели не лучший вид – словом, после образцового порядка и элегантности аристократической усадьбы контраст был разительный, и не в пользу жилища Уилкинсов. А поскольку чувства Ральфа всегда подчинялись разуму, то ни прелестное лицо Элеоноры, ни ее грациозная фигура не встретили у него полного одобрения: ее прическу он нашел старомодной, линию талии на платье то ли завышенной, то ли заниженной, рукава слишком пышными или, наоборот, зауженными относительно модного канона, к которому успел привыкнуть его глаз, наблюдая за подружками невесты и разными высокородными дамами в замке Стокли.

Но разве он не гордился своим умением в погоне за мирской властью не прельщаться светской мишурой и не отворачиваться бездумно при виде изъянов, обусловленных скромностью средств? Так-то оно так, вот только жениться на скромных средствах ему хотелось все меньше.

Дальнейшее знакомство с лордом Болтоном, вышеупомянутым кабинетным министром, также не укрепляло его желания связать себя ранним браком. В доме лорда Болтона Ральф встретил людей тонкого ума и воспитания и осознал, как много значит идеально налаженный быт, начиная с удовлетворения банальных потребностей в еде и питье, – когда все, что тебе нужно, как бы само собой возникает где и когда нужно, дабы подобные мелочи ни на миг не прерывали пиршества разума и блеска беседы. В то же время, бывая у своих университетских товарищей (людей одного с ним общественного статуса), рано поддавшихся матримониальному соблазну, он поневоле отмечал в их домашнем укладе множество неудобств и несуразностей, и на душе у него скребли кошки. Не говоря о том, что мысль о возможном позоре, нависшем над семьей, с которой он собрался породниться, преследовала